Английские народные сказки. Кто всех одолеет Английские народные сказки читать

Давным-давно жил-был старичок - добрая душа. Жил он со своей женой, тоже доброй старушкой, в маленьком белом домике неподалеку от Сноудона.

Каждый вечер, после ужина, старичок брал помойное ведро с очистками, и стоило ему сделать каких-нибудь десять шагов - и вот он уже у каменной ограды своего сада. Хоп! И все очистки за оградой - и луковая шелуха, и картофельная кожура, и морковная ботва, и все такое прочее.

А на другое утро приходила соседская свинья и все съедала, хрюкая от удовольствия.

У доброго старичка душа радовалась, глядя на нее. Что и говорить, он и в самом деле был добрый старик.

И вот как-то вечером, как раз когда только-только выплыла луна, старичок, по своему обыкновению, вышел в сад. Десять шагов - и он уже был у своей ограды. Но только он хотел вылить помойное ведро за ограду, как вдруг заметил, что рядом стоит кто-то. Какой-то незнакомец, которого прежде добрый старик в глаза не видывал. Чудной такой, маленький человечек. Одет во все зеленое, только жилет ярко-красный. Фасон его платья был тоже какой-то чудной - старик в жизни своей такого не видел.

К тому же еще незнакомец сильно косил. Но больше всего старичка удивили его огромные-преогромные ступни.

О горе мне, горе! - сказал странный незнакомец. - Неужели это так и будет продолжаться каждый вечер? - И он указал на помойное ведро.

Старик удивился:

А что такое? Я всю жизнь так делаю, каждый Божий вечер!

В том-то и беда, что каждый вечер! - сказал странный незнакомец и так тяжко вздохнул, что доброму старичку стало его жалко.

Разве кому-нибудь от этого плохо? - спросил он.

Хуже некуда! - сказал незнакомец.

Но только не соседской свинье! - возразил горячо добрый старик. - Она очень любит очистки - и луковую шелуху, и картофельную кожуру, и морковную ботву, и все такое прочее - и каждое утро приходит сюда за ними.

Все это мне прекрасно известно, - сказал странный незнакомец и опять тяжко вздохнул. - Послушайте, - продолжал он, - а не хотите ли вы встать мне на ноги?

Встать вам на ноги? - удивился еще больше старик. - Чем же это вам поможет?

А вот и поможет! Тогда я сумею показать вам, в чем беда.

Ну что ж, попробую, - говорит старичок, ведь он был добрая душа.

«Слава Богу, - подумал он, - что у этого косоглазого чудака такие огромные ступни! На них, пожалуй, действительно можно встать».

И вот, держась за каменную ограду, добрый старик встал чудному незнакомцу на ноги и глянул через ограду - как раз туда, куда каждый вечер вот уже тридцать лет своей жизни выливал помойное ведро. И - о чудо! Словно он глянул сквозь землю, будто то была не твердая земля, а чистая, прозрачная вода, и увидел там - нет, вы только представьте себе! - маленький белый домик, точь-в-точь как его собственный. Но Бог ты мой, какой он был грязный! Вся его крыша была залита помоями, луковая шелуха засорила каминную трубу, на ступеньках валялась картофельная кожура, в чистом ведре с водой плавала морковная ботва и все такое прочее.

Вот беда! - сказал старичок. - Ну кто бы мог подумать!

Да, и все эти очистки через каминную трубу попадают к нам в комнату, - сказал незнакомец, чуть не плача. - И так тридцать лет! У моей жены прямо сердце разрывается от горя, что она не может навести чистоту в нашем доме.

Вот напасть! - воскликнул старичок. - Что же делать?

Придумай что-нибудь!

Что-нибудь да придумаю. Но что?

Даю тебе день сроку! Завтра я приду к тебе за ответом, а сейчас сойди-ка с моих ног!

Не успел добрый старичок сделать несколько шагов, как и белый домик, и большеногий чудной незнакомец исчезли, будто их и не было.

Когда старик вернулся домой, жена спросила его, что это он так загулялся при луне. Он все рассказал ей.

Ах ты, батюшки! - воскликнула добрая старушка. - Ну и досталось бедняжке - чистить да мыть свой дом каждый Божий день целых тридцать лет подряд!

Почти всю ночь просидели старик со старушкой у камина. Если они и спали, то совсем малость - все думали да гадали, как им быть.

А наутро, как рассвело, оба поспешили к ограде и заглянули через нее. Но ничего такого не увидели - ни странного, большеногого человечка, ни маленького беленького домика. Только соседскую свинью. Она рыла пятачком землю, да все напрасно - ни луковой шелухи, ни картофельных очисток, ни морковной ботвы - ничего на земле не было. Старичку ее так жалко стало!

И когда настал вечер и показалась луна, он пошел к ограде. Странный человечек - вы уж, верно, догадались, что это был домовой, из тех самых домовых, что охраняют чистоту в доме, - да, так странный человечек уже ждал его там.

Ну, ты придумал что-нибудь? - спросил он, после того как они вежливо поздоровались.

Придумал! - сказал добрый старичок.

А твоя жена одобрила, что ты придумал?

Одобрила! - сказал старичок.

Так что же ты придумал?

Перенесу дверь нашего дома на другую сторону!

Так он и сделал.

Позвал столяра, мистера Уилльямса, и каменщика, мистера Билла Дэвиса - сам-то он уже стар был, чтобы справиться с такой работенкой, - заплатил им не скупясь, и они перенесли дверь его дома на другую сторону. И каждый вечер, после ужина, старичок - добрая душа брал помойное ведро, и стоило ему сделать каких-нибудь десять шагов - вот он уже у ограды своего сада. Хоп! II все очистки за оградой.

За оградой, да только с другой стороны!

С тех пор, наверное, и повелось, что дверь у валлийцев не на ту сторону.

Да, а старичок-то, между прочим, внакладе не остался. С мистером Уилльямсом, столяром, и с Биллом Дэвисом, каменщиком, он расплатился честь честью. И все равно получилось так, что ни гроша он не потратил.

Как же так? - спросите вы.

А так, что каждую субботу, лишь только темнело, добрый старичок и его жена, тоже добрая старушка, находили под своей дверью старинную серебряную монету.

Глоссарий:

• Добрая Душа

Добрая душа

Возможно, вам будут интересны и следующие сказки :

1. Знаете ли вы, что раньше обезьян на земле не было? Да-да, не было тех самых обезьян, которые прыгают с ветки на ветку, смешат своими ужимками...
2. Вариант 1 Жил-был царь с царицею. Любил он ходить на охоту и стрелять дичь. Вот один раз пошел царь на охоту и увидел: сидит на...

Английские народные сказки Дорогие ребята! Сегодня мы собрались на встречу с английской сказкой. У каждого народа есть свои сказки, также и у англичан есть свои народные английские сказки. В сказках отражается душа народа, его мудрость и мысли. Впервые в 19 веке собрал и опубликовал два тома английских народных сказок Джозеф Джекобс, президент английского фольклорного клуба. Собирать сказки Джозефу Джекобсу было трудно, т.к. многие сказки оказались забытыми. Ученый не подверг сказки литературной обработке, как это сделал А.Н.Афанасьев в России, Шарль Перро во Франции и Братья Гримм в Германии. Он ставил себе целью дать образцы сказочного народа. Английские народные сказки поразительно отличаются от привычных нам русских. В них иное все - пространство и способ построения, жанровое и сюжетное своеобразие, особенности героев и персонажей. Сказки, написанные на английском языке, дают нам представления о национальных мифах, легендах, балладах, а также знакомят с отдельными элементами духовной и материальной культуры этой богатой страны. Все это позволяет нам познакомиться с бытом Англии, узнать разные этапы ее истории. В основе английских сказок лежит конкретная информация, используются некие факты. Следовательно, это значит, что английские сказки не очень волшебные и сказочные, а скорее всего грустные истории. Они не всегда с хорошим концом, порой даже жестокие: например «Волшебная мазь», но всегда остаются поучительными. В них главный герой путешествует по миру и наблюдает за различными событиями, например джентльмен из сказки «Три умные головы». Наряду с нравственностью присутствует непрактичность и глупость. В качестве героя может быть человек практичный и очень умный, но недоброжелательный и непорядочный, он способен на плутовство и обман, хотя отличается предприимчивостью и энергией, - чертами характера, которые ценились в буржуазной Англии, где впервые в мире начал развиваться капитализм. Например, обманывая великанов- людоедов, девушка Молли в сказке «Молли Ваппи» и Джек в сказке «Джек и бобовый стебель» добиваются счастья для себя и своих близких. Герои других английских сказок трудолюбивы, честны, благородны и смелы; некоторые из них становятся настоящими народными героями. Так, Джек, крестьянский сын, герой сказки «Джек-победитель великанов», вступая в борьбу с великанами- людоедами, вначале думает только о награде, но потом становится истинным борцом за освобождение своего народа от злодеев-великанов. Большинство английских сказок начинаются с таких слов: «Жили-были или король с королевой, был у них сын, и вот, он вырос и пошел искать счастья!» Дальше выясняется, что счастье героя заключается в том, что после сказочных событий и невероятных приключений он находит всего-навсего что-либо из материальных богатств. Основным мотивом английской сказки является избегание неудач. В них герои не стараются чего-то достичь, а стараются избежать провала, проигрыша. Но также стоит сказать, что ярко выраженного мотивов английской народной сказке нет. Деятельность главных героев обусловлена не только их собственными желаниями, но и долгом, внешними обстоятельствами. Вспомним, например, сказку «Мистер Майка», в которой маленький мальчик Томми изо всех сил пытается вести себя хорошо, чтобы не попасться Мистеру Майке на ужин. Так в сказке «Волшебный рог» рогом овладевают алчные герои. Или, например, в волшебной сказке «Том Тим Том» главной героиней выступает не очень умная девушка, которая совсем не умела прясть по пять мотков пряжи за день, как желала бы ее мать, а могла только съедать по пять пудингов за один присест. Тем не менее, и здесь героиня находит выход из ситуации, находя себе чудесного помощника. В английских сказках персонажами обычно бывают люди: крестьяне, фермеры, но также чародеи, домовые. Часто в английских сказках присутствует такой персонаж - женщина, храбрая и абсолютно бесстрашная. В сказках, в которых главными героями являются животные, учат читателя отличать доброе, светлое начало от злого, сопереживать и помогать слабому, верить в справедливость. Весь сюжет сказки построен на постоянном столкновении добра и зла. Волк и лис очень коварны и опасны. Но силу зла смягчает юмор, который занимает весомое место в английской сказке. Злые герои постоянно высмеиваются и часто попадают в нелепые комические ситуации. Английские волшебные сказки отличаются большим разнообразием и издавна привлекали внимание многих русских писателей. Все вы, ребята, знаете знаменитую сказку «Три медведя». А знаете ли вы, что это английская сказка? Л.Н. Толстой пересказал ее для русских детей. Также вы знаете другую сказку «Три поросенка». А это ведь тоже английская сказка! С.М. Михалков перевел и обработал ее. Любопытно, что в английском варианте страшная клятва поросенка звучит так: «Клянусь моей бородой - бородищей!» Это объясняется тем, что первоначально в сказке действовали не поросята, а козлята. Сейчас я хочу прочитать вам английскую народную сказку, которая называется «Йоркский домовик» Ребята, как вы считаете, в чем смысл этой сказки? Кто в сказке положительный герой, а кто отрицательный? Что вам, особенно, запомнилось сказке? Наш урок подошел к концу, спасибо за внимание!

Часто я думаю: что на свете всего милее? и как ни гадаю, всегда выходит один ответ: нет на свете милее доброй души человеческой. Конечно, не всегда хорошо живется доброму человеку; конечно, он даже чаще страдает, нежели другой, который смотрит, выпучив глаза, на мир божий, и нет ему дела ни до чьих великих горестей, но и страдает-то он как-то тихо, сладко, любяще…

Хорошо встретиться в жизни с добрым человеком: во-первых, он всегда много видел, мыслил и испытал, а следовательно, и рассказать и объяснить многое может; во-вторых, самая близость доброй души человеческой просветляет и успокаивает все, что бы ни прикоснулось к ней. Как доходят люди до того, что делаются совсем-совсем добрыми, что не обвиняют, не негодуют, а только любят и жалеют – это объяснить сразу довольно трудно. Однако можно почти без ошибки сказать, что достигнуть этого нельзя иначе, как путем постоянной работы мысли. Когда человек много мыслит, когда он рассматривает не только внешние признаки поступков и действий своих ближних, но и ту внутреннюю историю, которая послужила подготовкой для них, то очень трудно бывает оставаться в роли обвинителя, хотя бы внешние признаки известного действия и возбуждали негодование. Коль скоро мысль объясняет и очищает действие от запутывающих его примесей, сердце не может не растворяться и не оправдывать. Преступники исчезают; их место занимают «несчастные», и по поводу этих «несчастных» горит, томится и изнывает добрая человеческая душа…

Много встречаем мы на свете людей, но, к сожалению, большая часть их принадлежит именно к числу таких, которые ходят с выпученными глазами и ни о чем слышать не хотят, кроме своих маленьких личных интересов. Эти люди самые несчастные, несчастнее даже тех, кого мы называем собственно преступниками. У настоящего «преступника», может быть, вся душа переболит прежде, нежели он решится на преступление, а этот, что ходит с выпученными глазами по улице, на каждом шагу делает свои маленькие гадости и даже не чувствует, что эти гадости – те же преступления и что из их темной массы источаются все мирские несчастия.

Но встречается немало и добрых людей, и вы, милые дети, всегда скорее всех успеваете отличить их. Когда вы чувствуете, что вам легко и приятно около какого-нибудь человека; когда ваши лица расцветают улыбкою при виде его, когда вас инстинктивно манит приласкаться к нему… знайте, что это такой же чистый и милый человек, как и вы сами; знайте, что около вас бьется именно то самое доброе человеческое сердце, о котором я хочу повести здесь речь.

Нигде так много не встречается добрых душ, как между женщинами. Мужчина почти всегда по горло занят мелкими своими житейскими делами; он больше на народе, он чаще вынуждается вести борьбу, видеть и терпеть несправедливости. Поэтому у него более поводов воспитывать в себе чувство досады и нет времени соображать свои выводы с выгодами других, нет времени и прощать. Сверх того, известная доля самостоятельности сообщила его действиям несколько хищнический характер, вследствие чего любимыми его пословицами стали: «На то война!» да «Затем в море щука, чтоб карась не дремал!» Напротив того, женщина с самых малых лет почти всегда одна и всегда в загоне; действительная роль, на которую – по крайней мере, в настоящее время – осуждена женщина, – это роль безмолвия и исполнения чужих желаний и прихотей. Вот она и молчит, но в то же время думает, много думает. И чем больше она думает, чем томительнее тянется ее собственная одинокая жизнь, тем более растворяется любящее, доброе сердце. Она видит, как суетится и колотится весь свой век мужчина, как он лукавит и изворачивается из-за куска насущного хлеба, и мысль о «несчастии», которое как бы сетью какою опутало весь людской род, сама собой возникает в ее голове. Муж ли вернется домой злой и хмельной, она думает: «Господи! какой он несчастный!» Сын ли окажется уличенным в беззаконных делах, она думает: «Господи! как он должен страдать и как нужно, как нужно ему любящее сердце, которое могло бы вселить мир в его тоскующую душу!»

И когда женщина захочет утешить скорбящего человека, то можно сказать наверное, что в целом мире не найдется слаще и лучше того утешения. Нет татя, у которого не открылся бы источник слез при виде умиротворяющей женской ласки; нет душегуба, которого сердце не дрогнуло бы перед любящим женским словом. И не потому только, чтобы эта ласка или слово усыпляли человека или заставляли его забыть что-нибудь, а потому, что эта ласка, это слово восстановляют искаженный человеческий образ, что они вдруг очищают его душу от наносной житейской грязи, что они хотя и не уничтожают прошлого, но делают невозможным возврат к нему…

Когда я был в той трущобе, о которой вам недавно рассказывал, то случай свел меня именно с одною беспредельно доброю женщиной, воспоминание о которой будет благословенно для меня до конца моей жизни. Об ней-то я и поведу с вами речь.

Это была вдова мещанина, Анна Марковна Главщикова. Муж ее когда-то был достаточным купцом, но потом прожился, разорился и умер в мещанах, оставивши Анне Марковне самое ограниченное состояние. Как теперь помню, жила она в своем маленьком одноэтажном, об трех окнах на улицу, домике, около которого стоял довольно поместительный анбар с большими створчатыми дверьми. В этом анбаре, наполненном всяким мелочным товаром, обыкновенно торговал Марк Гаврилыч, отец Анны Марковны, старичок древний, словно мохом покрытый, который уже почти ничего не слышал и не видел, но выпустить из рук бразды правления не соглашался. В помощь ему был определен Сережа, довольно бойкий мальчуган, приходившийся Анне Марковне чем-то вроде племянника, и совокупными усилиями они как-то успевали вести дела не в ущерб, хотя отец протопоп соседней церкви всякий раз, как проходил мимо лавки Главщиковых, никак не мог утерпеть, чтоб не сказать:

– Старость да младость в союз вступили; обе вопиют: «Помози!»

Когда я зазнал Анну Марковну, она была уже женщина лет за пятьдесят. Лицо у нее, по-видимому, и в прежние, молодые годы нельзя было назвать красивым, но добродушие и какое-то счастливое спокойствие так и светились во всех его чертах. Часто чувствительность заставляла ее плакать, но она плакала без всяких усилий; брызнут сами собой слезы из глаз и потекут по старчески румяным щекам; и видно было, что ей легко плачется и сладко плачется. Часто она тоже вздыхала, но это были не настоящие вздохи, а какое-то тихое всхлипывание, совершенно подобное детскому. Вообще некрасивость ее была такого рода, что к ней очень скоро можно было привыкнуть, и чем больше с нею свыкаешься, тем лучше и свободнее при ней себя чувствуешь, так что под конец, пожалуй, это лишенное всякого изящества лицо покажется краше любой красы.

В одном английском небольшом городке жил-поживал дедушка трубочист. Ему было очень много лет, и годы его жизни собрались сеточкой морщин на лице и натруженных руках. Но каждого, кто здоровался с ним, изумляли его глаза: прозрачно-серые, лучистые, молодые-молодые.

Часто говорят, что трубочисты – это «люди-невидимки». Трубочистов не слышно и не видно, они идут на свою тяжелую работу тогда, когда весь город еще спит, а возвращаются поздними вечерами, испачканные сажей и углем – как же их разглядишь.

Дедушка трубочист тоже проходил по улицам городка на рассвете, но его узнавали издалека по грубоватой рабочей одежде, черному цилиндру и мотку крепкой канатной веревки, перекинутой через плечо.

Каждый прохожий кланялся дедушке трубочисту и желал ему доброго дня. Он так давно чистил дымоходы, что все забыли его настоящее имя и называли дедушку Трубочист-Добрая-Душа.

Однажды трубочист отправился обжигающе морозным утром в очередной дом. Это оказался нарядный особняк на холме: он смотрел на другие дома свысока, а его окна и двери были наглухо закрыты, как пальто, застегнутое на все пуговицы.

Трубочист-Добрая-Душа прошел по ступеням и позвонил в медный колокольчик. Ему открыли тяжелую дверь и проводили в одну из комнат на втором этаже, чтобы он осмотрел камин прежде, чем поднимется на крышу.
В уютной теплой комнате трубочист увидел двух мальчиков: один был постарше, другой помладше; у одного волосы были гладко причесаны, у другого были задиристые вихры; один из них был в зеленом свитере, а второй в красном.

Игрушки и красивые вещи переполняли комнату. В углу у стены, как в конюшне, покачивались деревянные лошадки, солдатики вели бои на письменном столе, по ковру у камина весело ездил, стуча колесами по рельсам, игрушечный паровозик.

Мальчики на минуту отвлеклись от игры и кивнули трубочисту. Он улыбнулся детям, смахнул с седых усов кристальные снежинки, заглянул в камин, удовлетворенно хмыкнул и, узнав у хозяев, где лестница на чердак, ушел наверх.

Дети уже забыли о странном госте и продолжили игру. Только почему-то игра у них никак не складывалась: стоило одному из них, Лео, взяться за паровозик, как братик Тео сердился и забирал паровозик себе. Если они понарошку катались на лошадках, то громко спорили, кто из них лучший наездник. Если играли в мяч, то один хотел пинать мяч, а второй бросать.

Трубочист-Добрая-Душа чистил трубу высоко на крыше. Все покрылось льдом, работать было трудно, но он выполнил всю работу и спустился по чердачной лестнице в дом.

Его лицо перепачкалось сажей, и мальчики, увидев это, разразились хохотом и стали дразнить дедушку:
- Чумазый, чумазый, чумазый трубочист! – распевали они хором.

Горничная, сгорая от стыда за мальчишек, почтительно принесла трубочисту кувшин воды и помогла ему умыться.

Трубочист-Добрая-Душа смыл сажу и внимательно рассмотрел ребят. Затем он заговорил, и в его голосе не было слышно ни одной ноты раздражения или гнева:
- Мальчики, пока я чистил дымоход, я слышал через камин все ваши ссоры и удивлялся: вы живете в таком достатке, а все-таки вы такие бедные дети.

У Лео и Тео округлились глаза:
- Как это? Мы не бедные, наши родители богаче всех в нашем краю.

Трубочист тихо ответил:
- В вашей красивой детской и в ваших сердцах нет мира и согласия. Вы не смогли договориться в добрых детских играх, а злая шутка против меня объединила вас. Разве так должно быть? Разве зло объединяет людей?

Братья почувствовали себя неловко и опустили глаза:
- Мы хотим дружить друг с другом, но у нас не всегда получается. Иногда такой гнев охватывает, и не спрятаться от него никуда! Как же нам быть?

Трубочист показал на свои черные от сажи руки:
- Я человек простой, не ученый, я объясню вам так: если дымоход долго не чистить от сажи, он засорится и может сломаться. Так и сердце, и душа человека: если долго не очищать их от гнева и обид, человек со временем может стать злым и жестоким. Дымоход я чищу своими железными инструментами. А сердце и душа очищаются после раскаяния, прощения и искренних слез.

Лео и Тео посмотрели друг на друга и крепко обнялись.
Попросили прощения у трубочиста за то, что обидели его.
Подошли к маме и извинились за непослушное поведение.
Мама растрогалась и попросила прощения у папы за то, что забыла приготовить его любимый капустный пирог к ужину.
Папа смягчился и извинился перед кухаркой за то, что повысил на нее голос.

В доме на холме воцарились мир и покой.

…Трубочист-Добрая-Душа, перекинув тяжелую веревку через плечо и поправив цилиндр, шел по тихому спящему городку в свою хижину на окраине.
Придя домой, он поужинал молоком, хлебом и сыром и завел часы на самое раннее утро.

Ведь ему предстояло посетить еще так много домов.

Сборник сказок - скоро на Ридеро!

Добрая душа

Часто я думаю: что на свете всего милее? и как ни гадаю, всегда выходит один ответ: нет на свете милее доброй души человеческой. Конечно, не всегда хорошо живется доброму человеку; конечно, он даже чаще страдает, нежели другой, который смотрит, выпучив глаза, на мир божий, и нет ему дела ни до чьих великих горестей, но и страдает-то он как-то тихо, сладко, любяще...

Хорошо встретиться в жизни с добрым человеком: во-первых, он всегда много видел, мыслил и испытал, а следовательно, и рассказать и объяснить многое может; во-вторых, самая близость доброй души человеческой просветляет и успокаивает все, что бы ни прикоснулось к ней. Как доходят люди до того, что делаются совсем-совсем добрыми, что не обвиняют, не негодуют, а только любят и жалеют - это объяснить сразу довольно трудно. Однако можно почти без ошибки сказать, что достигнуть этого нельзя иначе, как путем постоянной работы мысли. Когда человек много мыслит, когда он рассматривает не только внешние признаки поступков и действий своих ближних, но и ту внутреннюю историю, которая послужила подготовкой для них, то очень трудно бывает оставаться в роли обвинителя, хотя бы внешние признаки известного действия и возбуждали негодование. Коль скоро мысль объясняет и очищает действие от запутывающих его примесей, сердце не может не растворяться и не оправдывать. Преступники исчезают; их место занимают "несчастные", и по поводу этих "несчастных" горит, томится и изнывает добрая человеческая душа...

Много встречаем мы на свете людей, но, к сожалению, большая часть их принадлежит именно к числу таких, которые ходят с выпученными глазами и ни о чем слышать не хотят, кроме своих маленьких личных интересов. Эти люди самые несчастные, несчастнее даже тех, кого мы называем собственно преступниками. У настоящего "преступника", может быть, вся душа переболит прежде, нежели он решится на преступление, а этот, что ходит с выпученными глазами по улице, на каждом шагу делает свои маленькие гадости и даже не чувствует, что эти гадости - те же преступления и что из их темной массы источаются все мирские несчастия.

Но встречается немало и добрых людей, и вы, милые дети, всегда скорее всех успеваете отличить их. Когда вы чувствуете, что вам легко и приятно около какого-нибудь человека; когда ваши лица расцветают улыбкою при виде его, когда вас инстинктивно манит приласкаться к нему... знайте, что это такой же чистый и милый человек, как и вы сами; знайте, что около вас бьется именно то самое доброе человеческое сердце, о котором я хочу повести здесь речь.

Нигде так много не встречается добрых душ, как между женщинами. Мужчина почти всегда по горло занят мелкими своими житейскими делами; он больше на народе, он чаще вынуждается вести борьбу, видеть и терпеть несправедливости. Поэтому у него более поводов воспитывать в себе чувство досады и нет времени соображать свои выводы с выгодами других, нет времени и прощать. Сверх того, известная доля самостоятельности сообщила его действиям несколько хищнический характер, вследствие чего любимыми его пословицами стали: "На то война!" да "Затем в море щука, чтоб карась не дремал!" Напротив того, женщина с самых малых лет почти всегда одна и всегда в загоне; действительная роль, на которую - по крайней мере, в настоящее время - осуждена женщина, - это роль безмолвия и исполнения чужих желаний и прихотей. Вот она и молчит, но в то же время думает, много думает. И чем больше она думает, чем томительнее тянется ее собственная одинокая жизнь, тем более растворяется любящее, доброе сердце. Она видит, как суетится и колотится весь свой век мужчина, как он лукавит и изворачивается из-за куска насущного хлеба, и мысль о "несчастии", которое как бы сетью какою опутало весь людской род, сама собой возникает в ее голове. Муж ли вернется домой злой и хмельной, она думает: "Господи! какой он несчастный!" Сын ли окажется уличенным в беззаконных делах, она думает: "Господи! как он должен страдать и как нужно, как нужно ему любящее сердце, которое могло бы вселить мир в его тоскующую душу!"

И когда женщина захочет утешить скорбящего человека, то можно сказать наверное, что в целом мире не найдется слаще и лучше того утешения. Нет татя, у которого не открылся бы источник слез при виде умиротворяющей женской ласки; нет душегуба, которого сердце не дрогнуло бы перед любящим женским словом. И не потому только, чтобы эта ласка или слово усыпляли человека или заставляли его забыть что-нибудь, а потому, что эта ласка, это слово восстановляют искаженный человеческий образ, что они вдруг очищают его душу от наносной житейской грязи, что они хотя и не уничтожают прошлого, но делают невозможным возврат к нему...

Когда я был в той трущобе, о которой вам недавно рассказывал , то случай свел меня именно с одною беспредельно доброю женщиной, воспоминание о которой будет благословенно для меня до конца моей жизни. Об ней-то я и поведу с вами речь.

Это была вдова мещанина, Анна Марковна Главщикова. Муж ее когда-то был достаточным купцом, но потом прожился, разорился и умер в мещанах, оставивши Анне Марковне самое ограниченное состояние. Как теперь помню, жила она в своем маленьком одноэтажном, об трех окнах на улицу, домике, около которого стоял довольно поместительный анбар с большими створчатыми дверьми. В этом анбаре, наполненном всяким мелочным товаром, обыкновенно торговал Марк Гаврилыч, отец Анны Марковны, старичок древний, словно мохом покрытый, который уже почти ничего не слышал и не видел, но выпустить из рук бразды правления не соглашался. В помощь ему был определен Сережа, довольно бойкий мальчуган, приходившийся Анне Марковне чем-то вроде племянника, и совокупными усилиями они как-то успевали вести дела не в ущерб, хотя отец протопоп соседней церкви всякий раз, как проходил мимо лавки Главщиковых, никак не мог утерпеть, чтоб не сказать:

Старость да младость в союз вступили; обе вопиют: "Помози!"

Когда я зазнал Анну Марковну, она была уже женщина лет за пятьдесят. Лицо у нее, по-видимому, и в прежние, молодые годы нельзя было назвать красивым, но добродушие и какое-то счастливое спокойствие так и светились во всех его чертах. Часто чувствительность заставляла ее плакать, но она плакала без всяких усилий; брызнут сами собой слезы из глаз и потекут по старчески румяным щекам; и видно было, что ей легко плачется и сладко плачется. Часто она тоже вздыхала, но это были не настоящие вздохи, а какое-то тихое всхлипывание, совершенно подобное детскому. Вообще некрасивость ее была такого рода, что к ней очень скоро можно было привыкнуть, и чем больше с нею свыкаешься, тем лучше и свободнее при ней себя чувствуешь, так что под конец, пожалуй, это лишенное всякого изящества лицо покажется краше любой красы.

На дворе у ней всегда бегало великое множество детей. Тут были и дети бедных родственников Анны Марковны, и сироты бездомные, которых она как-то умела всюду отыскивать. Поэтому возня на дворе и у ворот, около лавки, была всегда страшная. Кто на доске скачет, кто в песке копается, кто пироги из глины месит, кто с индейским петухом разговаривает, кто, наконец, подкрадывается к дедушке Марку Гаврилычу и норовит снять у него с носа толстые серебряные очки.

Кшш... пострелята! - крикнет на них дедушка; но крикнет так незлобиво, что "пострелята" с звонким хохотом брызнут во все стороны и тут же начинают совещаться, какой бы сочинить новый поход против дедушки.

Эта любовь Анны Марковны к детям послужила соединительною связью между ею и мною. Я не могу пройти мимо маленького ребенка без того, чтоб не погладить его по головке или не дать ему пряничка. Анна Марковна сразу заприметила это мое свойство, и стал я ей люб. А еще любее я сделался ей, когда она узнала, что я принадлежу к числу "несчастненьких", что я тоже в своем роде "узник", хотя и хожу каждый день на службу в губернское правление , чтобы, как выражался Марк Гаврилыч, "всякую вреду строить". А в глазах Анны Марковны после младенца не было в свете краше человека, как "несчастненький" или "узник".

И вот однажды, когда я, настроив в течение утра посильное количество "вреды", возвращался из губернского правления домой и, остановившись около лавки, беседовал с обступившими меня "пострелятами", из калитки ворот вышла сама Анна Марковна.

Да вы, барин миленький, хоть бы чайку чашечку выкушать зашли! - сказала она мне, - а то уж как-то и стыдно мне, старухе! Все-то вы эту вольницу-то мою ласкаете да дарите, а мне вас и побаловать-то ничем еще не удалось! пожалуйте, миленький, познакомимтесь!

Я пошел за нею, и с той минуты, как переступил порог этого дома, на душе у меня как-то повеселело. Как будто кто-то издалека улыбнулся мне и прилелеял меня, как будто давно затерянный и вдруг снова обретенный друг крепко-крепко прижал меня к груди своей.

Часто, почти каждый день я беседовал с нею, и все, что я уже знал, о чем говорила мне книга, все это как будто бы я во второй раз понял, понял и сердцем, и мыслью, и всем существом. Книга жизни, в которой каждое слово как будто дышало и билось, раскрылась передо мной со всеми своими болями; со всей жаждой счастия, которое, словно мираж, манит и трепещет на горизонте, понапрасну только изнуряя и иссушая грудь бедного странника моря житейского. Эта простая, но беспредельно добрая женщина много потрудилась на своем веку и много думала, но додумалась только до любви и прощения. Она не получила никакого образования и потому не всегда умела уяснить себе причины того или другого явления; но так как, в ее лета и при ее обстановке, помочь этому недостатку было уже невозможно, то она совершенно естественно возмещала его тем усиленным горением сердца, которое доступно даже наиболее простому человеку и которое в то же время так много способствует увеличению в мире суммы добра.

Особенными фаворитами ее были: во-первых, дети, во-вторых, мужики, и в-третьих, преступники, или, как она всегда выражалась, узники.

Не знаю, как ты, дружок, - говаривала она мне (она очень скоро подружилась со мной и начала говорить мне "ты"), - а я так до страсти этих ребятишек люблю! Первое, умны и занятны они очень, второе - зла в них вот ни на эстолько нет! И не думай ты, друг мой, чтобы этакой малец чего бы нибудь не понял! Нет, он, плутяга, от земли на аршин вырос, а уж все смекнул! Ведь он тот же большой человек, тольке в малую формочку вылит; все равно как вот солнышко в капельке играет, так и в него настоящий-то человек смотрится!

Говоря это, она гладила маленького внука Сережу, который фыркал от удовольствия, слушая бабушкины речи, и тем несомненно подтверждал справедливость их.

А расскажите-ка, Анна Марковна, что-нибудь про крестьянскую нужду? - спрашивал я ее иногда, зная, что это один из любимых ее предметов и что ничем нельзя сделать ей большего удовольствия, как доставив случай побеседовать об нем.

Ах, какая это нужда, мой друг! какая это тяжкая нужда! Кажется, и сердце-то все сгореть должно, как бы настоящим манером подумать об этой нужде!

И полноте, Анна Марковна! живут они себе припеваючи, только тесненько немножко! - скажешь ей на это, чтоб подстрекнуть и пошутить над ее горячностью.

Нет, не говори, даже не шути ты этим! Ты взойди только в избу-то крестьянскую, ты попробуй хлеба-то, который они едят, так она, нужда-то ихняя, сама так в глаза тебе и кинется. И опять подумай ты, что для этого ихнего хлеба мякинного да для пустых щей должен он целый век, до самой смерти своей, все работать, все работать! Как только бог души их держит, как только сила-то в них еще остается! Ведь по-настоящему-то, от этих пустых щей бока у человека промыть должно, а он все-то скрыпит, все-то работает! И не для себя все работает... да, не для себя!

А вот в газетах, Анна Марковна, пишут, что мужик оттого беден, что пьет не в меру! - опять пошутишь над нею.

Врут все они, врут твои газеты! - вскинется она на меня, - вот кабы и ты поменьше этих враньев-то писал, и ты бы в этой трущобе-то не жил, а, пожалуй бы, в звездах да в лентах мостовые гранил! Ты подумай, какое они слово, эти газетчики-то твои, говорят! Пьет мужик! А сколь часто он пьет, спросила бы я тебя? В неделю, а не то и в месяц раз, на базаре бывши! А слышал ли ты, как мужик на базар-то едет, с чем едет и что он там делает?

Нет, Анна Марковна, признаться, мало я эти дела знаю.

Так вот я тебе расскажу. Едет мужик на базар ночью, чтобы поспеть ему в город раным-рано, чуть брезжить начнет. Не спит он, все около воза идет и так-то ноги свои отколотит, что они у него словно из лаптей вырастать станут. И идет он таким манером верст десятки, и в мокреть, и в пыль, и в снег, и во вьюгу, и в дождик. И лицо-то у него от мороза белеет, и ноги мозжат, и сон-то его валит, а он все идет, все идет, словно у него и невесть впереди какая радость стоит. А везет он, мой друг, на возу-то на своем... знаешь ли, что он везет? Душу свою, друг мой, он везет! душу свою, которая цельную неделю день-деньской надрывалася, недопивала, недоедала, а все думала: "Господи! как бы мне на соль да на щи пустые осталося, чтобы мне христианскою смертью помереть, а не околеть с голоду, как собаке!" Ну, вот, приехал он, продал свою душу-то на базаре... как ты думаешь, куда он деньги-то свои наперед всего понес? В подати, мой друг, в подати!

Однако, Анна Марковна, согласитесь, что ведь и казна должна же чем-нибудь жить!

Знаю, дружок, знаю, что подати платить, - самое есть первое дело, да не про то я с тобой и говорю! Я говорю, как мужику-то больно, как у него сердце-то его бедное щемит! И назябнется-то он, и недоспит-то, и обманут-то его, и оберут-то! Что делать-то ему! ты скажи, что ему делать-то?

И все-таки не резон в кабак ходить!

Ну, брат, я вижу, что ты меня только нарочно в сердце вводить хочешь! Ин, прощай лучше, бог с тобой!

Ну, полноте, Анна Марковна! вы видите, что я шутки шучу. Не пошути я с вами, вы бы не расходились так, да и я бы не знал, как мужики на базар ездят.

То-то, мой друг, надо эту жизнь знать, чтобы об ней говорить, а тем паче народ смущать своими речами! Я сама хоть и купчихой росла, а тоже недалеко от этого звания выросла. Вот и ты как станешь вникать, тоже будешь знать, благо наука эта не очень мудреная. И помяни ты мое слово, запомни ты эту примету: как взглянешь ты на нашего мужика, да затоскует в тебе сердце твое, тогда говори смело: знаю, мол, я нашего русского мужика, потому что без жалости смотреть на него не могу! И будет он тебе так мил, так мил, что и пониток-то его рваный краше ризы нешвенной покажется!

Много рассказывала в этом роде Анна Марковна, и я никогда не уставал наслушаться рассказов ее. Говорила она, как родится русский мужик, как он, словно крапива у забора, растет, покуда в меру разума войдет; говорила, как пашет, боронит, косит, молотит, веет русский мужик, и все куда-то везет, все везет! говорила, как умирает русский мужик кротко, покорно, истово... Рассказы эти не разжигали меня, не поднимали во мне горечи, но, напротив того, как будто смягчали мое сердце. И мне кажется, что действительно бывали в жизни моей такие моменты, когда при взгляде на мужика сердце мое начинало тосковать, и что этими моментами я обязан, никому иному, как именно милой моей Анне Марковне.

Ну, а "несчастненьких"-то ваших за что вы любите? ведь не за добродетели же они, а за преступления свои узниками-то сделались!

Да ты, дружок, подумай крошечку, так и увидишь, может быть, что настоящие-то преступники не в остроге сидят, а тут вот, промеж нас с тобой, в миру в вольном веселятся да благодушествуют!

Ответ этот несколько смутил меня. Конечно, думалось мне, есть такие ответы... есть! Но как могла дойти до них простодушная мещанка города Крутогорска? Какую такую свою собственную теорию невменяемости соорудила она в голове своей? Ведь при помощи одних внешних признаков, которые только и доступны той степени развития, на которой она находилась, нельзя же прийти к таким нешуточным обобщениям!

На поверку, однако ж, оказалось, что вопросы жизненные, даже наиболее мудреные, суть именно такие вопросы, относительно которых процесс мысли самый простой и процесс самый сложный очень часто сходятся между собой и приводят к одинаковым результатам. Единственное при этом условие, которого нельзя обойти, заключается в том, чтобы мысль шла прямо, чтобы она не увлекалась изворотами и честно и посильно разрешала вопросы, которые представляются ее вниманию.

Как ты думаешь, - продолжает между тем Анна Марковна, - от сытости, что ли, вор ворует, от хорошего житья грабитель на дорогу выходит? Или, по-твоему, человек так и родится злодеем? Так вот они, - дети-то! гляди на них! Вот их тут охапка целая, как хочешь, так их и поверни!

Взгляну я на детей, и в самом деле убеждаюсь, что все они такие бравые, добрые и умные, что никак даже вообразить себе нельзя, чтоб из них вышли когда-нибудь злодеи и грабители. Правда, что маленький Петя постоянно ведет упорную борьбу с старым козлом, который греется у конюшни на солнце, и даже нередко обижает старика, но ведь у него на это свои резоны есть.

Тетенька! Васька возить меня не хо-о-чит! - оправдывается он всякий раз, как Анна Марковна принимает сторону разобиженного козла.

Да ведь он, голубчик, старенькой! - увещевает его тетенька.

Дедушка тоже старенькой, а вот возит!

Во всяком случае, этот признак вовсе не столь решительный, чтобы из него можно было выводить заключения. Да и житье Васьки-козла, в сущности, совсем не худое: сколько раз в сутки тот же самый забияка Петя, натешившись над ним, и хлебца ему даст, и молочка принесет...

Узы, мой друг, везде есть, - продолжает свою речь Анна Марковна, - и как тяжелы... ах, как тяжелы эти узы! Только понять их нелегко, потому что ищем мы их не там, где искать следует, и на то только горе бежим, которое само нам в глаза тычется! Как думаешь ты, под забором-то расти - не узы это? большую-то дорогу своими ногами обколачивать - и это тоже не узы? А кабак-то! а воровства, да грабильства, да убийства - ведь это, коли хочешь, даже не просто узы, а из всех уз узы! Вот они где, наши мужицкие-то узы, зреют-назревают, а ты их в остроге да между заключенными ищешь! Там ведь, дружок, уж развязка одна, а ты подумай только, какими путями-дорогами до этой развязки-то дойдено!

И от слова Анна Марковна немедленно переходила к примерам, которых знала немало.

А ты вот попробуй-ко с лаской к нему подойти, к тому, которого ты душегубом-то называешь, так и увидишь, как его, сердечного, от душевной-то муки перевертывать начнет!

А вы, верно, пробовали, Анна Марковна?

Пробовала, сударь, не хвастаясь скажу: не однажды пробовала. Был, я тебе расскажу, у нас в здешнем остроге большой грешник перед богом, Василий Топор назывался. Сколько этот Васютка душ христианских безовременно сгубил - так это и сказать невозможно. Читали это, читали, как на эшафот-то его вывели - даже и на народ-то словно бы страх напал! А он стоит этак, руки назад к столбу связамши, и даже в лице нисколько не изменился! И начали его полысать... Я сама тут, мой друг, была, и хоть мне не впервой эти страсти человеческие видеть, однако и я удивилась, какую он в своем сердце, даже под плетьми, отвагу сохранил! Только ворочаюсь я с торговой-то площади домой, словно пьяная, и думаю: "Господи! да неужто ж есть на свете такой человек, который не видел бы лица твоего!" И решилась я тогда же пойти к нему в больницу и утешить его...

Анна Марковна останавливалась и несколько мгновений не могла продолжать от волнения.

Вот и пришла я к нему в больницу... Много ли, мало ли говорили мы между собой, - не мудреные, мой друг, наши речи! - только стал он понемногу смягчаться. "Васенька! - говорю я, - сердце у тебя, друг мой, горячее, укроти ты его, утоли ты вредную строптивость свою!" Посмотрел он на меня, и словно как бы в первый раз ему в голову что пришло. "Не стерпел ты уз своих тесных, говорю, в лесах да по дорогам горе свое большое разнести захотел!" - "Не стерпел", - прошептал он. "А ты бы, говорю, подумал, какие узы другие-то христиане терпят; может, горше твоих!" - "Горше", - говорит. И вижу я, стал он напруживаться, и пот по нему проступать начал. И вдруг он хлынул. Только какая это горесть, друг мой, была, я даже выразить тебе это не могу! Уж не то что плачет или рыдает, а просто криком кричит!.. И мучится... и мучится... Так мне после этого пятна-то, которые у него на щеках да на лбу напятнаны были, краше честного девичьего румянца показалися!

Признаюсь откровенно, когда я выслушал этот рассказ, из глаз моих полились невольные слезы. Мне почуялось, что я вдруг сделался чище и лучше, нежели был прежде, и что, за всем тем, я и пяди не стою этой простой и милой женщины, которой голос, точно горнило всеочищающее, умеет проникать в самые темные тайники души и примирять с совестью самые упорные и закаленные натуры.

Так вот как насмотришься этаких примеров, - продолжала она, - так и посовестишься сказать про человека: вот вор! а этот вот убийца! Ведь и убийце Христос сердце растворил, ведь и в ад он, батюшка, сходил... а мы!

Давно нет уж на свете Анны Марковны, но я до сих пор благословляю ее память. Я убежден, что ей я обязан большею частью тех добрых чувств, которые во мне есть. Я мог бы привести здесь много разговоров, которыми мы коротали с нею долгие зимние вечера; я мог бы рассказать, как она учила детей идти прямою и честною дорогой и даже под страхом смерти не сворачивать с нее, но предпочитаю возвратиться к этому предмету в особом рассказе .

Скончалась она тою самою "крестьянскою" смертью, о которой столько раз говорила и которой сильно желала. В один из теплых, весенних дней, возвращаясь из церкви, она промочила ноги и простудилась. Вечером я ее еще видел, и хотя тут был лекарь, который запрещал ей говорить, но такая уж она была словоохотливая старушка, что удержаться никак не могла. На другой день утром я узнал, что Анна Марковна уснула...

Марк Гаврилыч жив и до сих пор, но от старости уж ничего не говорит, а только все плачет. Сережа, старший внук, достиг двадцати лет и управляет дедушкиным капиталом, которого, за добродетель Анны Марковны, набралось очень довольно. Часто проходя мимо знакомого дома об трех окошках, я видел, как в одном из них улыбалось личико хорошенькой мещаночки, добрым выражением своим напоминавшее лицо покойной тетеньки. Я знал, что это личико принадлежит жене Сережи и что в доме все счастливы, как будто живет еще в нем и приголубливает всех и каждого вечно любимая тень Анны Марковны.